Сразу же скажу, что именно побудило меня сделать доклад на эту тему. Это была не только просьба А. В. Заборова. Я отчетливо вижу, как стремительно наши соотечественники — и не только они! — движутся от среднепросвещенного состояния, в котором они находились после окончания хорошей средней школы социалистических времен, к монотеизму — но не останавливаются на нем, а соскальзывают дальше -к политеизму, т.е. к многобожию и, далее, уже к совершенно дикарскому мировоззрению, к идолопоклонству.
1
Сразу же скажу, что именно побудило меня сделать доклад на эту тему. Это была не только просьба А. В. Заборова. Я отчетливо вижу, как стремительно наши соотечественники — и не только они! — движутся от среднепросвещенного состояния, в котором они находились после окончания хорошей средней школы социалистических времен, к монотеизму — но не останавливаются на нем, а соскальзывают дальше -к политеизму, т.е. к многобожию и, далее, уже к совершенно дикарскому мировоззрению, к идолопоклонству. Короче говоря, все можно представить себе так: человечество многие века забиралось в гору, с трудом, закрепляясь, буквально вбивая крючки в отвесную обледенелую скалу, почти добралось до вершины — и вдруг сорвалось, и стремительно скользит сегодня вниз — именно по тому пути, по которому поднималось вверх. Но — не все разом! Некоторые остались на верхних ступеньках — причем с них начинают все, в средней школе. Некоторые улетели ниже. Но, если присмотреться, есть и такие, у которых в одной и той же голове мирно сочетаются мировоззрения различных веков. Они, сами того не замечая, стоят на всех ступеньках сразу.
Возьмем одного из таких людей — не имея в виду никого конкретно. Он учился в школе и успешно закончил курс обучения. Он знает о достижениях современных наук — математики, химии, физики, биологии. Но философии его лишили, которая сводила все эти естественнонаучные знания в единое научное мировоззрение. А потому научного единого мировоззрения у него нет. Есть только коробочки, в которых лежат знания по отдельным предметам. Здесь — биология, здесь- химия и т.п. Коробочки открываются перед экзаменами по предмету, а затем навсегда закрываются.
А вот как выглядит мир в целом? На этот вопрос школьник не может ответить, потому что ни одна наука, которые он проходил — и физика, и химия, и биология — не отвечает. Физик знает все про физический мир, химик — про химический. А про мир в целом никто из них не знает.
Еще Кант сказал, что человек, который не знает, как выглядит мир в целом, впадает в беспокойство, говоря современным языком, в невроз. Неизвестно, почему, но человек упорно хочет знать, как выглядит мир в целом. Эта потребность — неустранима. Человек не может жить, если не удовлетворит её. Он заболевает и перестает успешно действовать. Значит, эта потребность — потребность в целостном мировоззрении — витальна, т.е. жизненно необходима.
Итак, науки, основы которых преподаются сегодня человеку в школе, каждому известны сегодня с молодости, но вот сложить их сегодня в единое мировоззрение человек не может. У него — дробное, фрагментарное сознание. Его модель — в лучшем случае компьютер, где все данные разложены по папочкам-файлам, а в худшем — телевизор, где хаотично перемежаются передачи, не связанные между собой, да еще и каждая разбивается на куски рекламой.
(Биологи говорят, что собака способна помнить ситуацию 7 минут — а после навсегда забывает. При сохранении нынешних тенденций человеческая по виду особь, воспитанная телевидением, тоже не будет способна удерживать в мыслях что-либо больше семи минут.)
Христианские богословы рады такому крушению рационалистического, просветительского мировоззрения, надеясь, что именно они смогут придать целостность единому мировоззрению современного человека. Но эти надежды — беспочвенны. Атрофия абстрактного мышления, которая наступила у детей аудиовизуальной эры, не дает им возможности даже понять, о чем идет речь, когда идет речь о Троице, о трех Ипостасях Господа. Это представление о Боге — как умозрительном, не данном в ощущении Существе — на три порядка превышают по уровню нынешние способности к абстрактному мышлению, существующие у большинства россиян.
Бог может представлен ими только после того, как они увидят его воочию — а именно: на телеэкране или на киноэкране.
Именно потому сегодняшним человеком, деградировавшим по уровню абстрактного мышления до варвара, может быть воспринята только история Христа — и, следовательно, только моральная сторона христианства.
Космогонические и теологические представления христианства остаются для широчайшей публики тайной за семью печатями. Христианство не дает им мировоззрения, хотя и сообщает некоторые рецепты общежития, освящая традиции средневековой Руси и рекомендуя их воспроизведение в современности ради сохранения национальной идентичности перед лицом исламского возрождения.
По этой причине — в отчаянных попытках удовлетворить мировоззренческий инстинкт, требующий знать, каков же мир в целом, наш современник обращается к астрологии, к вудуизму ( в Екатеринбурге повсюду развешены многометровые плакаты черного мага и вудуиста Антона Симакова, а также изготовляются по спецзаказу куклы, похожие на того, на кого нужно навести порчу; в куклах уже проколоты отверстия, куда вудуисты, колдуя, должны вставлять иглы). Еженедельная телепередача с ведущим «народным целителем» и «пропагандистом здорового образа жизни» Малаховым построена на основах язычества, поскольку здоровье он регулярно связывает с астрологией, которая осуждается христианством ( люди, составляющие себе гороскопы, осуждаются на покаяние — они должны вымаливать себя право войти в церковь на протяжении полугода, стоя на паперти, поскольку не звезды руководят человеком, а Тот, Кто сотворил и звезды, и человека).
Так называемое народное целительство, вызванное к жизни плачевным состоянием медицины, стало каналом для проникновения в массовое сознание даже не политеистических, а совершенно анимистских представлений. ( боль как злое существо, поселяющееся в человеке). С другой стороны, реклама по телевидению возрождает анимизм и политеизм, представляя в «олицетворениях» различные вещества ( моющее средство «Мистер Пропер»; моющее средство «Крошки Сорти», жевательную резинку и т.п.; так, чтобы ускорить уборку в доме, герои рекламных роликов свистят условную мелодию — и появляется лысый мужчина средних лет с белыми бровями — их помощник мистер Пропер; сравните это с тем, что будет сказано о древнеримских божествах; если в новое время ученые боролись за то, чтобы представить бывших языческих богов в качестве веществ с их формулами, то теперь налицо противоположный процесс — вещества стиральных порошков и т.п. изображаются в роли божеств-помощников.)
Все это, повторим, мирно сосуществует в головах современных просвещенных христианских язычников.
Возможно, спустя века, они снова поднимутся у высотам абстракции. ( В истории периоды преимущественно абстрактного мышления философского и теологического толка регулярно перемежались периодами нового впадения в язычество). В случае, если это произойдет — для того, чтобы не изобретать велосипед — им будет полезно знать, каких высот абстрактного мышления человечество уже достигало.
2
Первых вершин на этом пути достигли древние греки — и, в первую очередь, афинский мудрец Платон ( 428 или 427 г. до н.э -348 или 247 г. до н.э). До возникновения философии в Древней Греции — в 6-5 веках до нашей эры — здесь полностью господствовало мифологическое сознание, согласно которому, весь мир был создан и управлялся множеством богов.
Сегодня мы даже не представляем, какие полчища этих богов были у греков. Некоторые из них почитались на всех территориях, освоенных греками. Некоторые были региональными богами. Некоторые — местными. Но были и боги каждого конкретного дома.
Нам известны лишь немногие древнегреческие боги, которые были описаны поэтами Гомером и Гесиодом.
Но подлинное представление об их множестве можно получить, если прочесть книгу Августина Блаженного (354-430) « О граде Божием». В ней он критикует древнеримское многобожие, которое, во многом, было списано с древнегреческого.
* * *
( В дальнейшем я приведу здесь отрывок из своей книги «Почему Европа не Россия. Как был придуман капитализм», где прослеживается связь между европейской религией и организацией экономики. Желающие иметь эту книгу с автографом могут позвонить по телефону 3 50 34 29 в Екатеринбурге).
«Каждому современному школьнику известно, что у древних римлян было множество богов. Впрочем, из экономии времени на уроках учителя называли ему только нескольких — самых главных. Полный перечень римских богов и список сфер их компетенции пришлось бы изучать, наверное, с первого класса по одиннадцатый, совершенно запустив все остальные предметы.
Один из величайших христианских теологов, Блаженный Августин (354-430 гг.) так язвил по поводу римского многобожия:
«Зачем нужно было поручать рождающихся богине Опе, кричащих — богу Ватикану, лежащих в колыбели — богине Кунине, грудных — богине Румине, стоящих- богу Статилину, приходящих — богине Адеоне, уходящих –Абеоне; богине Менте, чтобы они имели добрый ум; богу Волюмну и богине Волюмне, чтобы желали доброго; брачным богам, чтобы счастливы были в супружестве; полевым богам, в особенности же самой Фруктезее, чтобы собирали обильнейшие плоды; Марсу и Беллоне, чтобы счастливо воевали; богине Виктории, чтобы оставались победителями; богу Гонору, чтобы были в чести; богине Пекунии, чтобы были при деньгах; богу Эскулану и его сыну Аргентину, чтобы имели медные и серебряные деньги? Эскулан потому и назван отцом Аргентина, что в обращении сперва явилась медная монета, а затем — серебряная. Удивляюсь только, что Аргентин не родил Аурина, потому что за серебряной монетой явилась золотая. Если бы имели они этого бога, они предпочли бы его и отцу Аргентину, и деду Эскулану, подобно тому, как Юпитера предпочли Сатурну» .
Богов было столько, сколько звезд на небе, и даже больше. Как издевательски замечал тот же Августин, некоторым римским богам даже не хватило светил на небосклоне.
Что бы ни делал римлянин, ему помогало при этом специальное божество, а то и несколько. Боги не оставляли его даже в супружеской спальне. При описании первой брачной ночи у римлян Августин достигает вершин юмора:
«Когда мужчина и женщина вступают в брак, призывается бог Югатин: пусть так. Но невеста должна быть введена в дом: приурочивается еще бог Домидук. Чтобы она осталась в доме, приставляется бог Домитий; чтобы она пребывала с мужем, придается богиня Мантурна. Что еще? Следовало бы пощадить человеческую стыдливость: пусть бы остальное доканчивала похоть плоти и крови с сохранением тайны стыда. Почему же спальня наполняется толпою божеств, когда из нее уходят и друзья жениха? Да и зачем наполняется? Наполняется не для того, чтобы зная о их присутствии заботились о целомудрии, а для того, чтобы женщина, слабая полом и на первых порах робкая, была лишена девственности при их содействии <…> Но пусть богиня Виргиниенсия присутствует затем, чтобы развязан был у новобрачной девственный пояс; пусть бог Субиг — чтобы она подчинилась мужу; богиня Према — чтобы, подчинившись, сохраняла покорное положение: что делает там богиня Пертунда? Да будет ей стыдно: пусть идет она вон. Должен же сделать что-нибудь и сам муж!».
Боги, впрочем, не только помогали римлянину, но и мешали ему. Какой помощи, спрашивается, можно ожидать от богов, именовавшихся Испугом, Страхом и Лихорадкой? .
Хорошо еще, что это были боги второстепенные. Главными же древние римляне считали двадцать богов: Януса, Юпитера, Сатурна, Гения, Меркурия, Аполлона, Марса, Вулкана, Нептуна, Солнце, Орка, Либера-отца, Теллурию, Цереру, Юнону, Луну, Диану, Минерву, Венеру, Весту — восемь женщин и двенадцать мужчин.
Но тут же вдруг выяснялось, что некоторые из них, мягко говоря, не вполне мужчины. Так, в стихах Валерия Сорана было сказано: «Юпитер великий, царей и богов прародитель, ты — матерь богов». И не только матерь богов, но и всех прочих живых существ — даже животных, которых он кормит грудью. А, являясь такою матерью, он, кроме того, именуется Победителем, Непобедимым, Помощником, Возбудителем, Остановителем, Стоногим (?!), Опрокидывателем, Подпорою и еще некоторыми именами.
Покоряя другие народы, древние римляне не заставляли их принимать своих богов. Они разрешали им поклоняться богам прежним, собственным. Некоторые историки усматривают в этом особую государственную мудрость римлян: зачем давать лишний повод к возмущениям и восстаниям, ущемляя чужую религию? Но вполне возможно и другое объяснение: у римлян были все основания опасаться, что неразвитая память покоренных народов просто не вместит великого богатства и разнообразия их религиозных представлений.
Никто из покоренных просто ничего не понял бы из римских историй про Юпитера, который есть стоногая мать-опрокидыватель».
* * *
Величие греков и, в частности, Платона заключалось именно в том, что все эти многочисленные божества, уподобляемые людям, были заменены в сознании чем-то иным — можно сказать, в первом приближении, что их философскими аналогами. Платон поместил в наднебесье не подобных людям богов, а замыслы вещей и существ, которые есть на земле — и назвал эти замыслы эйдосами ( иногда это слово переводят как идеи, но сегодня слово «идея» означает человеческую мысль и потому вводит в заблуждение).
Чтобы понять Платона, надо учесть, что он создавал свою философию в те времена, когда Афины уже проиграли борьбу со Спартой. До этого они были сильнейшим городом-государством, теперь оставалось только вспоминать о былом могуществе и разрабатывать проекты, как его можно восстановить.
Платон хотел разработать не только проект идеального государства, но и философию, которая подведет под него базу. Учение о боге является частью этого учения.
В диалоге «Тимей» Платон утверждает: «Прежде всего, по моему мнению, надо различать: что всегда существует и никогда не становится и что всегда становится, но никогда не существует ». То есть Платон выстраивает такую картину мира. Если представить ее в виде схемы, то в самом низу ее протекает нечто в виде потока, в котором все абсолютно изменчиво, не имеет никакой формы. Одним из учителей Платона был Кратил, ученик Гераклита, говоривший, что в одну и ту же реку нельзя войти даже один раз, потому что с каждым шагом меняется и река, и входящий в нее человек; вот такой рекой с постоянно меняющейся водой и берегами Платон и представляет себе материю — то, из чего состоит всё. Она называется у Платона «хора» , «некоторый вид — незримый, бесформенный, неуловимый». Из этого первоматериала возникает все — и люди, и животные, и вещи. Туда же они возвращаются после смерти или разрушения.
Это — царство абсолютной изменчивости.
Но всем известно, что люди, животные и вещи являют собой единство устойчивости и изменчивости. Спустя десять лет мы узнаем своего школьного товарища, но и видим, как он изменился. Стало быть, люди, животные и вещи занимают середину нашей таблицы. А наверху ее должно быть царство абсолютной устойчивости, абсолютной неизменности.
Схема 1 ( Устройство мира по Платону)
Область абсолютной устойчивчости, абсолютной неизменности ( царство эйдосов)
Люди, вещи, животные (единство устойчивости и изменчивости)
Область абсолютной изменчивости ( «хора»)
«Эйдосы» ( в некоторых книгах это слово переводится как «идеи» с оговорками, что это «наднебесные», а не человеческие идеи) — это своего рода вечные образцы, которым только пытаются «подражать» люди, животные, вещи. В наднебесье существует, к примеру, идея стола (точнее, «столости»), имея которую в голове, все столяры делают столы. Они берут материал из хоры, но та непрерывно меняется, поэтому столы получаются разными, к тому же столяры с разной отчетливостью представляют себе идею стола.
Там же, в наднебесье, находится идея человека («человекости»). Все люди живут, стремясь соответствовать ей, в меру своего понимания. Но люди тоже получаются из «хоры», а потому получаются разными. Можно представить себе все так: наднебесный эйдос человека подобен магниту, который тянет к себе — как Луна приливную волну — некоторую часть «хоры». Под воздействием этого эйдоса возникает поднимающаяся волна, которая оформляется в человека. Эта волна достигает пика в 40 лет ( греки считали это время наивысшим расцветом человека «акмэ»). Затем волна идет на спад, человек начинает разрушаться, и после смерти волна возвращается в «хору».
В наднебесье есть не только эйдосы человека, родов животных и родов вещей. Там есть еще и идеи идеальных отношений (вспомним про «платоническую любовь», о которой стали говорить как об идеальном чувстве), а также наиболее общие идеи связей. Конечно же, вполне можно представить царство эйдосов Платона и как царство математики. Существующие там идеальные формулы являются в сознании математика — происходит открытие. Ведь открыть можно только то, что уже существует, но — пока сокрыто.
Естественно, что весь этот сложнейший комплекс эйдосов должен быть как-то структурирован — ведь он неизменен и неподвижен, и все в нем должно быть связано со всем.
За такую общую связь в наднебесном мире эйдосов отвечает высший эйдос, который у Платона называется «Благо». В сущности, это — Бог.
Эйдос Блага отличен по статусу от других эйдосов. Он — больше, чем просто один из эйдосов. «Благо — не есть сущность, но по достоинству и по силе стоит выше пределов сущности». Оно — «непредполагаемое». Благо — это основание для того, чтобы существовали и были познаваемы все прочие эйдосы.
По мнению Платона, весь мир устроен целесообразно — раз всё в нем стремится к Высшему Благу.
Конкретизируем схему 1 и представим царство эйдосов более детально.
Схема 2
Благо ( Бог)
Эйдосы человека, животных, предметов, свойств и отношений
Мир земной реальности ( люди, животные, вещи)
Хора ( сфера вечной изменчивости и бесформенности)
* * *
В принципе, у Платона есть уже почти все, что потом будет существовать на протяжении двадцати веков в христианстве. Мир у него удваивается. Есть царство вечного и неизменного: там, в наднебесье, пребывают образцы и идеалы, а также вечные образцы идеальных отношений. Люди могут только стремиться к этим образцам, но они, к сожалению, «загрязнены» материей-хорой и никогда не достигнут такой чистоты и такого совершенства. Не надо сильно напрягать фантазию, чтобы поставить на место Блага Бога-отца, а на место эйдоса человека — «идеального человека» — ангела, к примеру. «Хора» вполне может быть зримо представлена в виде Сатаны.
Христианские теологи полагали, что Платон ( и его ученик Аристотель) были посланы Богом в мир возвестить христианство, но не справились с этой задачей, поскольку возвестили его невнятно и неточно. В «Божественной комедии» Данте поместил Платона и Аристотеля в верхнем, самом «легком» круге ада, потому что они были почти христианами — вот только некрещеными.
Ясно, что суровая и всеобъемлющая иерархия эйдосов определяла все в мире, и это всецело соответствовало представлениям, господствовавшим в традиционном обществе.
* * *
В новое время — с 17 века — понятие Бога в философии изменяется. Конечно, никакого атеизма не возникает, но Бог все больше отодвигается на дальний план. Вначале возникает деизм — учение о том, что Бог создал мир и определил его законы, а затем предоставил ему вращаться самому по себе. Возможно, Он даже ушел — например, создавать другие миры. Бога уподобляли часовщику, который сделал часовой механизм, завел его — и он теперь работает самостоятельно.
Затем появился пантеизм, представители которого ( Б. Спиноза, например ) утверждали, что никакого Бога, отдельного от природы, не существовало и не существует. Природа и есть Бог. Она создала саму себя, сама определила свои законы и следует им.
Разновидностью пантеизма вполне можно считать и так называемый диалектический материализм. В нем все подвластно воле Материи, которая, как ступа с бабою Ягой, идет-бредет сама собой. Особенно идеями Спинозы увлекался отец русского марксизма — Г. В. Плеханов.
Так дело обстояло в объяснением мира в целом.
Но уже в 17 веке западная философия поворачивается лицом к человеку. Она объявляет, что главное знание человека — не о мире и даже не о Боге, а о себе и своих возможностях. Первым такой поворот осуществил английский мыслитель 17 века Джон Локк, которого считают отцом современного либерализма и вообще современного западного мышления.
Последующий отрывок из той же книги — « Почему Европа не Россия» — иллюстрирует сказанное.
***
Джон Локк — старший был не только юристом и капитаном кромвелевской армии. Он был еще и педагогом. Правда, его педагогическая деятельность ограничивалась только семейным кругом. Зато для воспитания своих сыновей он придумал собственную, весьма оригинальную педагогическую теорию.
Джон Локк- младший безоговорочно принял ее основные принципы, эффективность которых испытал в детстве на собственном опыте — и положил в основу своего педагогического учения. В «Мыслях о воспитании» суть отцовской педагогической системы была представлена Джоном Локком-младшим в виде нескольких тезисов.
Первый из них, впрочем, не особенно отличался содержанием своим от традиционных представлений о воспитании, которых придерживались веками:
" Итак, кто ставит своей целью всегда управлять своими детьми, тот должен начинать это, пока те еще очень малы, и следить за тем, чтобы они полностью подчинялись воле родителей. Вы хотите, чтобы ваш сын, выйдя из детских лет, вас слушался? В таком случае вы непременно должны установить свой отцовский авторитет возможно раньше, а именно как только он стал способен починяться и понимать, в чьей власти находится. Если вы хотите, чтобы ваш сын питал к вам почтительный страх, запечатлейте в нем это чувство уже в детстве» .
Начинать воспитание следует с того, чтобы вселить в душу ребенка почтительный страх перед родителями. Так оно и делалось — веками. И Священное Писание учит отца не жалеть лозы для телесного наказания сына — чтобы спасти его душу.
Новое и оригинальное в педагогической теории Джона Локка-старшего начинается со второго тезиса. Суть его в том, что по мере взросления ребенка, то есть по мере того, как он сам разовьет в себе способность к мышлению, отцовская суровость и строгость должна заканчиваться.
По мнению Локка, вполне разделявшемуся его современниками, ребенок — это чисто природное существо. Он — маленький дикарь, который не способен внимать доводам разума. Естественно, что в таком состоянии он не может рассчитывать ни на что, кроме колотушек. И по причине примитивности своей никакого интереса у отца не вызывает.
Но сын может заслужить право на внимание отца, если он докажет, что благодаря собственным усилиям стал разумным существом. Оценив это, отец непременно должен приблизить его к себе и относиться к нему как к младшему другу.
«По мере того как он (ребенок -А.П.) будет становиться старше, позволяйте ему сближаться с вами; при этом условии вы будете иметь в нем послушного подданного ( как оно и должно быть) в детстве и преданного вам друга, когда он вырастет… Я полагаю, что всякий признает разумным, чтобы его дети, пока они малы, смотрели на родителей как на своих господ, как на облеченных полнотою власти руководителей, по отношению к которым проявляли бы почтительный страх; а впоследствии, когда они подрастут, чтобы они видели в родителях самых лучших и единственно надежных друзей и, как таковых, любили бы и уважали их. Указанный мною путь является, если я не ошибаюсь, единственным, который может обеспечить достижение таких результатов. Когда дети подрастут, мы со своей стороны должны видеть в них людей, равных нам, людей с такими же страстями, с такими же желаниями, как и наши страсти и желания. Мы желаем, чтобы к нам относились как к разумным созданиям, мы стремимся к свободе, мы не любим, если нам надоедают постоянными выговорами и окриками, и не миримся с тем, чтобы люди, с которыми сталкиваемся, проявляли к нам суровое отношение или держали нас на почтительном расстоянии. Тот, кто, будучи взрослым, встречает подобное отношение к себе, будет искать другого общества, других друзей, других собеседников, с которыми он мог бы чувствовать себя легко. Поэтому если детей держать в строгости с самого начала, то, пока они дети, они будут послушны и будут спокойно подчиняться строгостям, как будто никогда не знали другого обращения. И если, по мере того как они будут подрастать и когда подрастут настолько, чтобы руководствоваться своим разумом, строгость управления будет мало-помалу ( в той мере, в какой они будут заслуживать) смягчаться и обращение отца будет становиться все более мягким и, наконец, расстояние между ним и детьми уменьшится, то его прежняя строгость только усилит их любовь, так как дети поймут, что она была проявлением доброты к ним и желания сделать их способными заслужить любовь родителей и уважение всех и каждого».
***
Итак, маленький ребенок — это существо природное. А природу, как учил еще Ф. Бэкон, надо покорять. Церемониться с ней не годится. Позднее другой классик педагогики, Ж.-Ж.Руссо, разовьет эту мысль. Он скажет, что маленькую своенравную бестию, именуемую ребенком, не следует увещевать, используя разумные аргументы. Толковать с ребенком о разуме, когда он еще не понимает, что это такое, не только бессмысленно, но и вредно. У него с детства разовьется отвращение к самому слову «разум». И, став взрослым, он будет испытывать аллергию на это слово. Поэтому убеждать маленького ребенка не следует. Надо, как изящно выражается Ж.-Ж. Руссо, без стеснения дать почувствовать ему свое физическое превосходство.
Но держать ребенка в черном теле нужно только до тех пор, пока он не станет проявлять первые признаки разумности. Их, разумеется, нужно всячески поощрять, выказывая живейший интерес. Ведешь себя как животное — получай колотушки. Начинаешь думать и исследовать — получай внимание родителя и дружескую с ним беседу на равных. Но, конечно же, было бы очень большим абсурдом вколачивать разум в ребенка. Заставить его думать и исследовать мир нельзя.
***
Отцовская педагогика оказалась для Локка универсальным ключом к сложным социальным проблемам. Она, к примеру, вполне могла лечь в основу концепции внешней политики. Есть народы, которые остаются детьми до старости. К таким дикарям, естественно, нет смысла обращаться до бесконечности с разумными доводами. Как только обнаружится, что эти дети природы их упорно не понимают, надо без стеснения демонстрировать свое превосходство в силе, внушая почтительный страх. Но, разумеется, нужно всячески поощрять малейшие проблески разума и хвалить за цивилизованность — пусть даже авансом. Пусть воодушевляются и приближаются, по мере своих слабых сил, к цивилизованному отцовскому уровню.
И во внутренней политике тоже можно исходить из той же самой педагогической доктрины. В принципе, короля можно и признать отцом народа — но только при том условии, если он будет похож на такого отца-педагога, какой был у Джона Локка. То есть на такого, который проводил бы строгое различие между разумными и неразумными своими детьми. Неразумные «дети»-подданные нуждаются в жесткой дисциплине и в строгой власти, поскольку в бесхитростной естественности своей ничем не отличаются от животных. Такой человек еще не заслужил свободы, так как действует вопреки разуму и может навредить себе и другим, независимо от того, сколько ему лет — пять или пятьдесят. «Предоставить ему безграничную свободу до того, как он будет иметь разум, который мог бы им руководить, — это… значит отбросить его в среду зверей и оставить его в таком жалком состоянии, которое столь же ниже достоинства человека, как и их состояние.» Государство должно вразумлять таких «общественных животных» — в том смысле этого слова, который традиционно вкладывается в него на Руси, то есть драть беспощадно, внушая благоговейный ужас.
Однако малейшие проявления разума у своих подданных государь-педагог должен тут же замечать и непременно поощрять. Что же касается людей ученых, этих светочей разума, то они должны составлять самое ближайшее окружение правителя. И отношение к ним должно быть самое дружеское, как у любящего отца — к взрослым сыновьям-помощникам.
***
Успешно открывая универсальным ключом отцовской педагогики одну земную дверь за другой, воодушевленный Локк решается на большее. Он пробует отпереть этим же ключом и Врата Небесные.
В результате получается удивительный синтез веры и науки. Теологии и теории научного познания. Наука оказывается самым надежным путем к обретению Бога — в противовес всяким шарлатанским фантазиям.
Бог — это Отец Небесный. Если допустить, что Он придерживается той же педагогический стратегии по отношению ко своим детям — людям, которой придерживался Джон Локк-старший, то допущение будет прекрасно согласовываться с Библией.
Да, Бог Ветхого Завета был суров и гневлив. Но — именно потому, что он имел дело с народами непросвещенными. Эти дети природы были способны впадать в такие грехи, что по отношению к ним было вполне оправдано применение самых суровых кар — вплоть до тотального уничтожения посредством всемирного потопа (с сохранением из всего человечества одной-единственной семьи праведников).
Однако люди более поздних времен, развившие в себе разум и создавшие науку, разумеется, уже не заслуживают подобного отношения. Ведь они изо всех своих сил движутся к Богу, стремятся заслужить Его внимание, вызвать Его интерес своими достижениями в познании. Они — на верном пути, а потому не могут не вызывать симпатии Бога. «Бог, который знает наши недостатки, жалеет о нашей слабости и не требует от нас больше того, что мы в состоянии сделать, видит, что в нашей и что не в нашей власти, и рассудит как добрый и милосердный отец» .
Глядя на людей, все более и более обретающих способность пользоваться разумом, Бог карающий превращается в мудрого и терпеливого педагога.
Но порядки в Его школе, на взгляд сегодняшний, более чем удивительны.
5. Наука как путь к спасению души
У каждого человека — свой профессиональный взгляд на мир. Повар мыслит порциями. Для криминалиста мир — результат предшествующих преступлений и совокупность условий для последующих. Джону Локку, который дольше всего в своей жизни выступал в роли домашнего педагога, весь мир представлялся школой. Он, думается, полагал, что Бог создал весь мир исключительно для образовательных целей. И весь этот мир, если изъясняться на индустриально-птичьем языке нынешней педагогики, есть всего лишь иллюстративный «раздаточный материал», предусмотренный развивающими образовательными технологиями Господа.
Педагоги сегодняшние, конечно, легко согласятся с Локком. И для них тоже весь окружающий мир — это, главным образом, совокупность примеров, которые можно использовать для обучения.
Но читатель, не состоящий в рядах армии Просвещения, наверняка потребует дополнительных пояснений. Что ж, попытаемся понять логику размышлений Локка.
***
Итак, педагогическая доктрина Джона Локка-старшего состояла в том, чтобы ничему не учить и никак не воспитывать своих детей, но при этом, конечно, создавать им условия для самостоятельного развития. Пока дети малы и неразумны, к ним надо относиться со всей строгостью, как к существам природным. Но с каждым проявлением разумности их надо приближать к себе, постепенно переходя от суровой дисциплины к диалогу — пока, наконец, повзрослевшие дети не станут друзьями и единомышленниками отца.
У Локка не было особых сомнений: Бог-педагог придерживается той же стратегии, что и его отец. Но давайте задумаемся вот над чем: так ли важно для Бога, описанного Локком, поймут ли Его люди — дети Его? Так ли важно для Бога, чтобы люди приблизились к Нему? Настолько, что к ним можно было относиться иначе — как к младшим единомышленникам? Ведь Бог, по мнению Локка, наслаждается совершенным счастьем. Есть ли Ему в этом состоянии дело до каких-то детских исканий и успехов, до понимания или непонимания Его творений людьми? Может ли признание со стороны людей что-то добавить к совершенному счастью Бога?
Увы, нам придется констатировать, что универсальное счастье Бога Локк мыслил, главным образом, как счастье учительское. Оно прямо зависело от прогресса Его учеников-людей. От того, насколько они постигнут и признают Его мудрость.
Бог, в представлении Локка, очень нуждается в понимании и признании. По видимому, философ искренне полагал, что признания много не бывает. Однако, если вдуматься, и особенно утруждаться только ради признания Богу как-то не подобает. Это всякие бесталанные лицедеи склонны вымогать аплодисменты и привлекать к себе внимание любыми мыслимыми способами. А Великий и Всемогущий Бог вовсе не настаивает на том, чтобы в Него верили и восхваляли Его. Он никого не заставляет постигать Себя насильно.
С другой стороны, Богу также не подобает и пребывать в безвестности. Это было бы так же странно, как если бы отец Джона Локка скрывался от своих сыновей, никак не давая им знать о своем существовании.
Поэтому Бог поступает так: Он просто демонстрирует людям сотворенное Им, полагая, что этого разумному достаточно. Бог предъявляет человечеству мир, которого вполне довольно, чтобы наиболее разумные из людей поняли величие и мудрость Создателя, а затем удаляется и оставляет всех чад своих наедине с этим миром. Так учитель уходит из класса, оставляя учеников в коллективном одиночестве перед лицом поставленной им задачи.
Впрочем, тут аналогия не вполне точна. Ведь Бог-педагог, описанный Локком, не только не появляется в классе, но и не ставит перед людьми никаких вопросов. Он предъявляет ученикам своей школы только условия задачи, но так и не сообщает, о чем в ней спрашивается. Ученики должны догадаться об этом сами.
Так что для того, чтобы понять педагогическую стратегию локковского Бога, лучше представим себе такую картину. Вообразим, что некие школьники пришли в класс, где психолог Айзенк оставил на партах материал для своих тестов — те самые веселые картинки, по которым иные энтузиасты вычисляют ныне коэффициент интеллектуальности человека. И вот школьники видят: лежат на партах какие-то карточки с рисунками. Но — никаких заданий и комментариев к ним.
Школьники, конечно, поведут себя по-разному. Кого-то все эти карточки ни в малой степени не заинтересуют. Кто-то станет вертеть их в руках и разглядывать — каждую по отдельности. И лишь некоторые догадаются сами, в чем суть задачи: надо найти какую-то смысловую связь между тем, что изображено на отдельных карточках, а потом разложить их по сходству и различию. Тех, кто такую связь обнаружит, доказав, тем самым, свою «интеллектуальность», психолог Айзенк, разумеется, отличит и похвалит, когда придет. Он признает их отличниками, то есть теми, кто отличается от массы заурядных людей. Они-то, отличившись, и заслужат его внимание.
Подобным же образом поступает, по мнению Локка, Бог. Он создает огромный мир, состоящий из великого множества отдельных вещей и существ. И создает Он этот мир единственно для того, чтобы выяснить, кто из людей наилучшим образом проявит свои умственные способности. Мир — это огромная книга, в которой надо не просто разглядывать отдельные картинки или читать описания отдельных событий. Нет, надо постичь смысл, который заложен в нее Автором. Тот, кто больше продвинется в постижении этого божественного смысла, и заслужит спасение души.
***
Развернув свой мир, как «раздаточный материал», перед взором человечества, Бог не дает ему никаких подсказок. Он просто наблюдает и терпеливо ждет. У Бога дней много.
Впрочем, такое ожидание вполне могло бы продлиться вечно, если бы человеку было абсолютно ничего не нужно и он пребывал бы в совершенной апатии. А потому Бог, чтобы побудить человека к познанию, все-таки закладывает в него некоторые жизненные потребности — в пище, одежде, жилище и еще кое-в-чем. Он делает так, что человек быстро обнаруживает — удовлетворить эти потребности можно, лишь заметив, что некоторые вещи в мире связаны между собой устойчивыми, повторяющимися связями.
Таким образом, первая, начальная ступень в школе Господа Бога характеризуется тем, что люди начинают замечать некоторые связи между отдельными вещами, составляющими мир. Это позволяет им обеспечивать себя питанием, строить примитивные жилища, изготавливать нехитрые предметы быта. Впрочем, даже сегодня, когда эти предметы уже стали достаточно хитрыми, большинство людей так и остались в школе первой ступени. Они всего лишь довольствуются тем, чему их однажды научили или чему они научились сами. Они не занимаются дальнейшими исследованиями, а всего лишь эксплуатируют те знания о связях в мире, которые им уже известны. Они твердо знают: если сделаешь то-то, то-то и то-то, получишь это, это и это.
Если каждый будний день прилежно завинчивать вот такие гаечки на конвейере, то можно подходить вон к тому окошечку кассы — и тебе периодически будут давать деньги. И тебе станут доступны такие-то и такие-то наслаждения, продемонстрированные по телевизору. Если взять такую вот картошку и опустить ее в такую вот ямку, а после окучить два раза, то в сентябре можно будет выкопать и продать значительно большее количество любимых народом клубней. Если пробурить в нужном месте дырку в земле, то из спущенной в нее трубы пойдет нефть, за которую можно получить … И так далее, и тому подобное. Словом, у большинства людей есть достаточно ограниченный набор знаний о некоторых связях в мире — набор, который кормит их до старости, нуждаясь лишь в незначительном пополнении, лукаво именуемом «повышением квалификации».
В противоположность нынешним раздувающимся от гордости «практикам», которые всячески третируют теорию и науку, Локк вовсе не считает, что эта, первая ступень — самая главная, окончательная и самодостаточная. Он, напротив, говорит всякие обидные для «практиков» слова. Он заявляет, что на такой первой ступени человек, который использует знания всего лишь отдельных связей в мире для добывания пищи и комфорта, еще не сильно отличаются от животных. Ведь и животные тоже знают, что в мире существуют некоторые устойчивые связи, что тоже позволяет им успешно обеспечивать себя пищей.
Человек, по мнению Локка, только тогда будет принципиально отличаться от животного, когда он начнет добывать бесполезные знания. Когда его тяга к познанию будет вызываться не «шкурным» интересом, а какими-то более высокими побуждениями.
Прежде чем человечество достигнет уровня этой второй ступени, должны будут пройти десятки веков. Переход на нее произойдет только с возникновением опытных наук, не привязанных намертво к практике. Принципиальное отличие второй ступени в школе Господа Бога от первой состоит в двух моментах. Во-первых, настоящая наука начинается тогда, когда интерес исследователя к миру уже не диктуется чисто утилитарными потребностями. Говоря проще, человек, по мнению Локка, начинает принципиально отличаться от животного тогда, когда он перестает думать, какую пользу ему принесет познание связей между элементами мира. Потому что познание ради удовлетворения каких-то потребностей — это, все-таки, познание не добровольное, а вынужденное. Бог подгоняет недоразвитых людей к познанию потребностями, точно так же, как пастух бичом гонит скот к водопою. Но ученый, который начинает заниматься познанием, отрешившись от потребностей — как своих, так и общественных — уже не подгоняется Богом, а свободно идет к познанию Его. Чем больше наука является «чистой», фундаментальной, чем больше она представляет собой «науку для науки», которой нет дела до повседневности, а есть дело только до выявления устойчивых связей в мире, именуемых законами — тем больше она представляет собой путь к постижению Бога.
Во-вторых, освобождение познания от всех и всяческих «шкурных» интересов, от любой непосредственной, практической заинтересованности позволяет ученому оторваться от всего конкретного, от налично данного здесь и сейчас. В результате он обретает неизмеримо большую широту взгляда. Ученый, в отличие от практика, вполне сознает, что отдельными связями между вещами и классами вещей дело в мире не ограничивается. У него есть основания полагать, что существуют единые законы, по которым живет каждая из областей, исследуемая той или иной наукой. Эти-то законы фундаментальные науки и изучают.
Ф. Бэкон в «Новом Органоне» поведал о трех путях, возможных в науке. Путь паука отличал схоластов, которые бесконечно тянули и тянули из себя, из собственного ума нити для сложнейших теоретических хитросплетений, совершенно не обращая внимания на опыт. Ни наблюдения, ни эксперименты были им не нужны. Достаточно было какого-то единичного факта, чтобы у них тут же началось неудержимое буйство фантазии. И они плели паутины своих умозаключений, совершенно не сообразуясь с реальностью, данной в опыте. Путь муравья, наоборот, отличал «ползучих эмпириков». Они прилежнейшим образом обшарили и пощупали все, что изучали, но — никогда не воспаряли над ним, чтобы взглянуть на область своих исследований со стороны и сверху, соотнося ее с соседними областями и со всем миром. Подлинный ученый должен избрать путь пчелы. Досконально исследовав цветок и взяв из него самое ценное, пчела воспаряет над лугом — и видит всю панораму, раскрывающуюся перед ней. Она, пчела, соединяет таким образом опыт с теорией…
У Локка акценты расставлены чуть-чуть иначе. Пауки — схоласты (т.е. ученые, чересчур увлеченные измышлением фантастических теорий, объясняющих все сразу) не вызывают у него ничего, кроме жалости. Рассматривать сотканные ими паутины всерьез просто не стоит. Человечество начинает реальное познание, свободное от пустых фантазий, идя пути муравья. К тому, чтобы быть муравьями, их побудил Бог, наделивший их потребностями. Но однажды муравьи должны обрести крылья — и превратиться в пчел. Только в свободном полете они станут заметны Богу… Вовсе не польза, а полет — вот что требуется от науки.
***
Итак, вторая ступень в школе Господа Бога состоит в отрешении от всякой связи науки с повседневными интересами, с презренной заботой о теле и его комфорте. Ученый воспаряет над суетой, и чем больше он отрешается от земных забот, тем больше он служит Богу, занимаясь научным трудом.
Да, познание — это именно труд, бескорыстный и тяжкий: " Нужны напряженная работа мысли, размышление, настойчивость для того, чтобы кто-то смог, исходя из чувственных и очевидных вещей, путем логических рассуждений проникнуть в их скрытую природу». Показательно сравнение, которое использует Локк, говоря о научном труде — он сопоставляется с самым тяжким из всех форм труда физического, с трудом шахтерским: " В недрах земли скрываются богатые жилы золота и серебра, и людям даны руки и силы, которыми они могут быть добыты, и разум, изобретающий машины, однако мы не делаем отсюда вывода, что все люди приобретают это богатство; нужно приняться за работу, ибо только великими усилиями эти богатства, сокрытые в глубокой тьме, могут быть извлечены, они не открываются людям ленивым и бездеятельным, да и не всем, кто ищет: ведь, как мы видим, некоторые попусту тратят свои силы» .
Что значит — тратить в науке силы не попусту?
Открывать нечто, практически полезное?
Нет! Именно такая связанность с земным, с суетным как раз и отвлекает от главной цели.
В результате тяжкого научного труда должна быть обретена вера в Бога — надежная, твердая и незыблемая, основанная на достоверном научном опыте, который добыт головой и руками:
" … Разум и присущая человеку способность к доказательству в поисках их создателя, опираясь на аргументы, которые представляют материя, движение и видимая структура и организация этого мира, приводят, наконец, к твердому убеждению, что неким творцом всего этого является бог» .
Вся наука, по мнению Локка, существует, собственно, только для того, чтобы привести научного работника к Богу.
***
Как именно, по мнению Локка, ученый может и должен прийти к вере в Бога? Только перейдя на третью ступень в Его великой школе.
До сих пор, на второй ступени, ученый человек всего лишь слегка поднимается над суетой повседневности. На второй ступени, к примеру, пребывает физик, которого интересует вовсе не то, как его знания могут быть применены для нужд народного хозяйства или обороны, а, главным образом, то, какова природа физических связей в мире. Этого физика интересуют фундаментальные законы его науки, а не приложение сделанных их открытий к человеческой, слишком человеческой суете. То же самое можно сказать и о представителе любой другой специальной, частной науки. Он уже воспарил над повседневностью, словно пчела. Но пчела — это, все ж таки, не орел.
Для того, чтобы перейти на третью ступень, надо сделать следующий шаг — перешагнуть границы «своей» науки. Теперь надо перестать быть только физиком или только физиологом. Надо перейти к постижению того великого и единого, всеохватывающего закона, который у Локка именуется «законом природы». Да, именно так: закона природы в единственном числе. Потому что этот единственный и универсальный закон охватывает все в мире — без исключения.
Если вспомнить наше сравнение с карточками, которые обнаружили на своих партах школьники, то его можно продолжить следующим образом. «Практики» умеют находить связь между несколькими карточками. Представители специальной науки — между карточками какого-то одного рода. Но на самом деле тот, кто придумывал задачу, хотел неизмеримо большего. Он хотел, чтобы школьники постигли закон, связывающий воедино все карточки без исключения. Такого никаким Айзенком не предусмотрено…
***
Да, весь мир, созданный Богом — от мельчайшей частицы до самой дальней звезды, от простейшего растения или примитивного животного до человека — представляет собой одну, единую задачу, которая поставлена Им перед человечеством. Поэтому то, что сегодня именуется специализацией в науке, у Бога может вызвать только недоумение. Задача, заданная Им, вовсе не предполагает постижение мира только по частям. Тот, кто гордится своей принадлежностью всего лишь к одной частной науке, так же нелеп, как, скажем, филолог, который с гордостью считает себя специалистом по второй главе «Евгения Онегина». ( Это, впрочем, ничуть не более смехотворно, чем кичливо объявлять, что ты — специалист только по Пушкину). Гордиться своей частичностью смешно. Наука должна постичь общий смысл книги мира, один — единый и всеохватывающий — «закон природы», т.е. универсальную связь всего со всем в мире.
Конечно же, ни во времена Локка, ни позднее эта задача не была решена. И, как видно, в обозримый период разрешена не будет. Но одно дело — признать то, что она еще не разрешена, а другое дело — даже и не пытаться разрешить ее, объявляя мнимой. Даже не видеть грандиозности этой задачи. Упорно игнорировать ее.
В логике Локку отказать трудно. Да, бывают специальные, частные науки. Но вот частичной мудрости не бывает. Ни человеческой, ни, тем более, Божьей. Хотя Создатель и сотворил мир в несколько дней, Он наверняка руководствовался единым замыслом. Ведь невозможно допустить, что мудрость Божья в разные дни творения различалась. Или предположить, что в какой-то из дней творения Господь запамятовал, что Он создал в дни предшествующие. Нет, замысел Бога, воплощенный в мире, был единым. И человек может доказать Ему свою разумность, только осознав — точнее, заподозрив — всю грандиозность этого замысла.
***
Как это ни странно, а интеллектуальное совершеннолетие свое продемонстрирует Богу именно тот, кто постигнет ограниченность собственного разума. Чем умнее и взрослее человек, тем более реалистично он оценивает ограниченные возможности своего ума. Он уже не стесняется признать, что чего-то не знает. Больше того. Он уже не боится признать, что чего-то не узнает никогда — ни он сам, ни все человечество, вместе взятое. У него уже не сверкает в глазах безудержный познавательный энтузиазм. Он не оповещает, подобно молодому петушку, о своей готовности познать все без остатка. Во многом знании много печали вовсе не потому, что человек знает слишком многое — в том числе такое, чего предпочел бы не знать. Печали много именно потому, что человек начинает сознавать, насколько мизерно его многое знание.
Третья ступень в школе Господа Бога, как мы знаем теперь, может начинаться с попыток свести все науки воедино, чтобы объединенными силами постичь, наконец, Великий Закон Природы. Великую инвентаризацию наук предпринял для этой цели уже Ф. Бэкон. Затем была Британская энциклопедия и французские энциклопедисты, тоже пожелавшие представить результаты всех наук в одной книге. За ними последовал Огюст Конт, не только нарисовавший картину научного прогресса человечества, но и внятно сформулировавший идею единого научного мировоззрения, в которое непременно будут обращены все поголовно. Эстафету принял Отто Нейрат из Венского кружка, который мечтал разработать универсальный язык науки, чтобы представители различных дисциплин, наконец, научились понимать друг друга.
Локк, однако, был весьма далек от того, чтобы воспевать великое будущее Универсальной Науки, которая рано или поздно познает все, что движется и не движется. Возможно, такой безграничный энтузиазм уместен только в самый первый момент — когда ученому-специалисту впервые приходит в голову мысль о существовании всеобщего Закона Природы, который может быть постигнут только всеми частными науками, вместе взятыми. Но если он, ученый, действительно мудр, а не просто учен, такой энтузиазм немедля сменится у него мыслью о непостижимом, недоступном для человеческого ума величии Господа Бога.
Чтобы понять Локка, уместно будет вспомнить славную притчу о богатыре, который выехал биться с драконом и долго кричал в огромную нору, вызывая его на бой. Но нора оказалась … ноздрей чудовища. Так и ученый мудрец: едва догадавшись о существовании единого Закона Природы, охватывающего все в мире, и, конечно, испытав по такому поводу радость открытия, он тут же цепенеет от понимания грандиозности этого Божьего замысла, объемлющего весь космос без остатка.
Мудрость такого цепенеющего, немеющего и благоговеющего ученого вовсе не равносильна трусости. Если он действительно знаком с положением дел в других частных науках, он знает, с какими трудностями и неразрешимыми проблемами они сталкиваются в своих областях. Каким же должен быть тот ум, который не только ведает ответ на все загадки, над которыми тщетно бьются все представители всех частных наук, но еще и знает, каким образом все частные, специально-научные знания, добытые ими, связываются воедино?
А если к этому добавить, что этот мир — лишь один из миров, сотворенных Богом? Один из великого множества возможных миров, которые Он способен сотворить?
Так что путь научного познания, по мнению Локка, совершенно логично заканчивается открытием Бога — как Высшего Разума. Это — Бог, Открытый Научно. В Нем нет ничего фантастического, примитивного, антропоморфного — как в божествах дикарей. В Нем нет ничего от затейливых, хитросплетенных «паучьих» фантазий — как в богах, сконструированных спекулятивным разумом схоластов.
Это Бог, который обретен исключительно трудом. Человек не получает никакого знания о нем даром, благодаря откровению. Бог не только не сообщает человеку, каков Он и какова Его воля. Он даже не сообщает человеку самого минимума — известия о том, что Он существует. Локк отвергает представление Декарта о том, что идея Бога врождена человеку. Нет, Бог даже не вкладывает в голову человеку ясного и самоочевидного убеждения в том, что Он есть. Все, что получено даром, не ценится. И не побуждает к труду — как богослужению.
Человек начинает с нуля, с «чистой дощечки», на которой заранее ничего не написано. Все люди — в абсолютно равном стартовом положении. И только опыт, добытый с помощью чувств, может обеспечить человеку первый шаг к постижению Бога.
" Итак, во-первых, мы говорим, что из чувственного опыта очевидно существование в природе чувственно воспринимаемых вещей, т.е. что действительно существуют тела и их свойства, а именно: легкость, тяжесть, тепло, холод, цвета и прочие качества, доступные чувственному восприятию, и все они каким-то образом могут быть сведены к движению; существует и этот видимый мир, устроенный с удивительным искусством, изумительно стройный, частью которого являемся и мы, род человеческий; ведь мы видим, как в вечном и неуклонном движении обращаются светила, катятся в моря реки и в строгом порядке следует одно за другим времена года и сами годы. Всему этому и бесконечному множеству других вещей учат нас чувства» .
Но это — только первый шаг к Богу. Вторым шагом становится открытие множества законов представителями различных наук. Третьим шагом — постижение того, что всё это множество законов есть лишь обрывочное, пунктирное знание человечества о едином, всеохватывающем Законе Природы. И — одновременно – научно обретенная мысль о Боге:
" Во-вторых, мы говорим, что ум, тщательно обдумав и взвесив про себя всю громаду этого мира, рассмотрев облик, порядок, красоту и движение чувственно воспринимаемых вещей, переходит затем к исследованию их происхождения: какова причина, кто был создателем столь замечательного творения, поскольку совершенно ясно, что такое точное, такое совершенное и мастерски выполненное творение не могло образоваться случайно и вдруг. Отсюда мы приходим к выводу, что должен существовать могучий и мудрый создатель всего этого, сотворивший и сформировавший весь этот мир и нас, людей, не худшую его часть» .
Так заканчивается третья ступень в школе Господа Бога.
Четвертая ступень в этой школе уже не имеет ничего общего с естествознанием. Она — исключительно гуманитарна. На ней человек начинает размышлять о самом себе.
Это — признак окончательной зрелости человека, совершеннолетия его ума.
6. «Бог хочет от человека, чтобы он что-то делал»
Тот, который пришел к Богу научным путем, разумеется, не перестает от этого быть ученым. Благоговение перед великой мудростью Божьей, неизмеримо превосходящей человеческую, вовсе не побуждает его отказаться от собственного мышления, всецело предавшись вере.
Да, человек сотворен Богом. Так говорит Священное Писание.
Но Локку мало просто верить в то, о чем говорит Библия.
Он — как истинный ученый — решает еще и доказать это с помощью науки. Для этого надобно поставить вопрос: «Каким был сотворен человек?» И решить его, основываясь исключительно на опыте и логике.
Для начала следует человека с предметами неодушевленными и с другими живыми существами. Опыт покажет нам, что человек — более совершенен, чем они. А логика подскажет, что более совершенное существо не может быть создано существом, менее совершенным.
Стало быть, человек не сотворен ни предметами неодушевленными, ни животными, поскольку они менее совершенны, чем он.
Но, быть может, человек сотворил сам себя?
И эта возможность тоже должна быть исключена — как минимум, по двум причинам. Во-первых, потому, что существует аксиома: ничто не может быть причиной самого себя. Тому, кто не склонен полагаться на аксиомы, Локк приводит второй довод — из области житейской психологии.
Никто и никогда еще не обидел сам себя, будучи хозяином положения.
Если бы человек создавал сам себя, он не отвел бы себе столь короткий срок жизни.
"…Если бы человек был творцом самого себя, способным дать себе бытие, включить себя в мир природы, он дал бы своему существованию вечную продолжительность, ибо невозможно представить что-либо столь враждебное, столь недружественное себе, что, имея возможность дать себе существование, не пыталось бы и сохранить его или по прошествии ничтожно краткого жизненного пути легко готово было бы расстаться с жизнью, без которой невозможно ни сохранить все остальное дорогое, полезное, приятное, счастливое, ни обрести вновь. Действительно, меньше или по крайней мере столько же могуществ