Тел. +7 912-24-16-385
E-mail: alexander@zaborov.ru
БИБЛИОТЕКА

Рассылка 'Александр Заборов: Искусство взаимоотношений между людьми'
Рассылка автора.
«Александр Заборов:
Искусство взаимоотношений
между людьми»











Вы здесь: Библиотека > Статьи > Философия > Куда идет человечество: прогресс или регресс?
АНОНСЫ СОБЫТИЙЖЕМЧУГ МУДРОСТИ
 
Когда Бандзан шел по рынку, он услышал разговор между покупателем и мясником.
«Дай мне самый лучший кусок мяса», — сказал покупатель.
«Все, что есть у меня в лавке — лучшее, – ответил мясник. — Ты не сможешь найти кусок мяса, который не был бы самым лучшим».
При этих словах Бандзан обрел просветление.

Дзенская притча

Куда идет человечество: прогресс или регресс?

Сообщение и дикуссия на чайной философской беседе 20 декабря 2006 года.

Дата публикации: 24.01.2007
Тема: Философия
Автор(ы): М. Б. Хомяков
Источник: Записала Татьяна Дорошенко

А.В. Заборов: Господа! Приветствую вас на десятом заседании клуба. Мы проведем его вдвоем с моим полным тезкой, Александром Владимировичем Перцевым. Он — гуманитарий, я — физик, у нас разные взгляды на мир. В чем-то они дополняют друг друга, в чем-то противоречат. Мы получим объемную и интересную картину, которая привлечет и физиков, и лириков.
Слово для доклада мы предоставляем Максиму Борисовичу Хомякову, директору Межрегионального института общественных наук, доктору философских наук. Он выступает у нас уже третий раз — с неизменным успехом. Пожалуйста, Максим Борисович!

М.Б.Хомяков: Тема прогресса и регресса не входит в число тех, которыми я занимаюсь как ученый. Моя специальность — политическая философия. Но когда меня попросили выступить на эту тему, мне показалось это чрезвычайно интересным. Тем более, что это можно связать, с одной стороны, с историей философии, с тем, как представления об обществе, о природе, о движении, о развитии развивались на протяжении многих веков и в различных культурах. А, с другой стороны, можно немного поговорить и о том, как в современной философии, в том числе современной политической философии, понимается развитие, движение, прогресс — особенно в политике или в теориях развития общества в целом.
Прежде чем говорить об истории развития представлений о движении общества, о прогрессе, регрессе, о развитии и т.д., я хотел бы немного определиться с понятиями — с теми категориями, в которых можно мыслить о движении и развитии. Если говорить о прогрессе, то слово «прогресс» в переводе с латинского означает «движение вперед». Приставка «re» обозначает «назад», соответственно, регресс — движение назад. Таким образом, любая теория, которая говорит о прогрессе и регрессе, должна как-то ориентироваться в пространстве, а именно, иметь некую карту, на которой обозначить свое начальное положение — то положение, в котором ныне находятся общество или природа. Должен быть некий ландшафт и должно быть некое определенное направление движения, относительно которого и определяется, что значит «вперед» и «назад». Т.е. необходимо в любом разговоре о прогрессе и регрессе вести речь о некой цели, к которой идет человечество. Если оно приближается к этой цели, значит, оно идет вперед. Если уходит от нее, значит, идет назад. В первом случае это — прогресс, во втором — регресс. Но идет ли человечество к какой-то цели? И кто эту цель определил?
Талантливый эссеист из Екатеринбурга Лев Кощеев сказал, что человечество никуда не идет — оно просто гуляет. А когда кто-то гуляет, у него нет цели, к которой надо прийти. Здесь есть о чем подумать.
Категории «прогресс» и «регресс» связаны довольно тесно с понятием «развитие». Развитие, вообще говоря — это тоже довольно странное слово. По идее, развитие — это развитие из некоего зародыша, из некоего семени, в котором уже заложены все потенции того, что будет. То есть цель — не где-то на горизонте. Она изначально вложена в то, что развивается — в некий развивающийся организм она вложена генетически. Это можно назвать имманентной целью, т.е. внутренне присущей.
Таковы некоторые соображения о понятиях, в которых описываются прогресс и регресс.
Если сегодня имеет смысл говорить о прогрессе в каком-то небанальном смысле этого слова, то только применительно к обществу. И это то, что нас, собственно, интересует. Именно об обществах говорят, что одни из них — развитые, а другие- отсталые. Именно о политических теориях говорят, что одни из них прогрессивные, а другие консервативные, призывающие к регрессу. Именно общество в каком-то более-менее понятном смысле может иметь цель, с которой оно может двигаться.
Этим общество и отличается от природы. Но разделение общества и природы существовало отнюдь не всегда. Скажем, в античности, в Древней Греции, или в средние века такого вот четкого разделения общества и природы не было. Общество, государство понималось как часть того Космоса, в котором мы все существуем — как часть внутренняя, органичная. Поэтому для античных мыслителей и природа, и общество живут, по сути дела, по одним и тем же законам. Это законы, которые в Древней Греции описывались, прежде всего, как законы судьбы. Античные философы, а вслед за ними и все остальные члены общества полагали, что никто не может убежать от своей судьбы. Мы все прекрасно помним историю Эдипа, который всячески старался убежать от судьбы, но сбылось все, что ему было предначертано -что он убьет собственного отца и женится на собственной матери…
Судьба для древних греков — это некий космический закон, который властвует над каждым человеком, над каждым индивидом, хотя тогда еще такого понятия — «индивид» – и не было. Этот закон управляет каждой вещью в мире, и все вписано в этот мировой закон прекрасного античного Космоса. Но этот закон понимался как круговорот, потому что в природе все совершается в виде круговорота. И если общество настолько вписано в природу, то бессмысленно говорить о каком-то прогрессе, регрессе общества, потому что в обществе точно так же, как в природе, все совершается в виде круговорота. Есть некий круговорот дня и ночи, есть круговорот сезонов, смена времен года. Поэтому ничто не умирает, оно вечно возвращается, хотя и в несколько другом качестве. И, соответственно, нет ничего нового — все уже было.
А.В.Перцев отметил — и совершенно верно — в предварительных материалах к дискуссии, которые были размещены на сайте, что греки мыслят развитие человечества как регресс, как движение к упадку — вначале был золотой век, затем, согласно античным представлениям, наступает серебряный век, затем -железный и т.д. Но это не противоречит общей идее круговорота — движение к упадку совершается на одной из фаз этого вечного круговорота. После того, как упадок завершится, начнется новый подъем. После этого подъема начнется новый упадок, и так до бесконечности.
В мире все подвластно этому кругу, который древние считали высшей, самой совершенной формой движения. Возьмем для примера какого-нибудь Эмпедокла, одного из самых древних греческих философов, которых принято называть досократиками. Он писал очень-очень давно, еще до возникновения того, что сегодня называется философией. Так вот, Эмпедокл говорит, что все в мире совершается благодаря противоборству двух начал, которые он называет «начало вражды» и «начало любви». Благодаря вражде все приходит к конфликту друг с другом, благодаря любви все соединяется. Поэтому мир начинает движение от всеобщего единства в любви. Затем вражда начинает вторгаться в этот мир, все постепенно разделяется, проходя через период нарастания конфликтов. Мир приходит к Хаосу, затем из Хаоса вновь возникает любовь и лепит Прекрасный Космос.
Действительно Эмпедокл описывает наше нынешнее положение как положение мира, находящегося на пути от Космоса к Хаосу. То есть на нынешнем этапе движения мира властвует регресс: в том смысле, что все разделяется, все противоречит, все приходит в конфликт, но когда-нибудь потом посредством любви будет все будет возвращено на круги своя.
В принципе, такой круговорот миров можно проследить у любого сколько-нибудь серьезного античного мыслителя. Древние понимали мир иначе, чем мы.
Затем возникает христианство — та религия, которая, по сути дела, сформировала основные представления нашего мира, его культуры. С возникновением христианства появляется представление о некой стреле времени. Христианство понимает мир как имеющий начало во времени — когда-то его не было, но он был однажды сотворен Богом. Мир имеет начало, но он имеет и конец во времени. Этот конец — Страшный Суд. Следовательно, в мире уже нет того бесконечного круговорота, какой был в античной философии. И с появления этой стрелы времени в христианстве, собственно, только и можно начинать говорить о возникновении теорий прогресса или регресса.
Конечно, это новое христианское вероучение о стреле времени утвердилось не сразу. Еще в III веке нашей эры был довольно известный христианский мыслитель по имени Ориген, который полагал, что до творения этого мира Бог творил другие миры и после творения этого мира Бог будет творить еще другие миры, т.е. Ориген вносил в это христианское миросозерцание тот самый круговорот, о котором говорили греки. Но взгляды Оригена были осуждены христианскими теологами — именно за идею вечного круговорота. Благодаря проискам Юстиниана через 2 века после смерти, в 5 столетии он был осужден как еретик.
Да, христианство вносит два новых мотива — стрела времени, направленная к гибели этого мира, и понятие личности. Для греков представления о личности в сегодняшнем ее понимании просто не существовало. Личность для него означала всего лишь маску — театральную маску, «личину». Это всего лишь маска, которую человек надевает. Ведь он определяет свою жизнь не сам. Он подвластен космосу и законам этого космоса.
В христианстве происходит небывалый, невиданный поворот.
У греков человеком управляет рок, судьба, а в христианстве появляется одна личность — и спасает весь мир, изменяя его судьбу. Личность, индивид поднимается христианством на небывалую высоту.
В христианстве очень четко выделяются два периода развития человечества. Вначале был период постепенного прогрессивного роста, целью которого была подготовка мира к пришествию Христа. В мире появляются все более и более близкие к христианству концепции; вершиной их становится платонизм, который, как считалось, точно так же подготовил принятие христианства в Греции, как иудаизм подготовил восприятие христианства на Ближнем Востоке.
Затем, после пришествия Христа, после его вознесения начинается постепенный регресс. Происходит упадок мира, приближение его к гибели. В средние века говорили: «Мир стареет», то есть с каждым днем становится все хуже и хуже. Нет больше философов, нет больше апостолов, есть только люди, движимые какими-то своими сиюминутными страстями. Христианство и вообще средние века — это довольно интересное время — тем, что взгляд человечества в это время направлен не вперед, а назад. В христианстве считается, что высшие достижения культуры, высшие достижения религии нужно искать не впереди, а позади. Все новое — принципиально, априорно, изначально — хуже чем старое, потому что старое ближе к Христу. Выстраивается целая цепочка авторитетов. Высший авторитет — Христос. Авторитеты второго уровня — те люди, которые были вокруг него, которые видели Христа и передали дальше его учение — его апостолы. Третий уровень- это отцы церкви, люди, тоже близкие по времени Христу, те люди, которые основали ту христианскую церковь, которая существует по сей день.
Такое стремление избавиться от новизны породило в средние века странную вещь: люди писали свои философские трактаты и приписывали их каким-то авторитетам, жившим во время Христа. Трактат считался более совершенным, если автор его жил по времени ближе к Христу. Вот пример- писания святого Дионисия Ареопагита. Он считается учеником апостола Павла, то есть имеет почти апостольский авторитет. Но трактаты, приписываемые ему, были написаны в 5 веке. Они имеют фундаментальное значение, закладывают основы христианского мировоззрения, а потому считалось — может быть, впрочем, неосознанно — что лучше приписать их ученику апостола Павла, жившего в 1 веке.
Итак, все лучшее исходило от авторитетов прошлого — или должно было исходить от них. Поэтому спорящие современники вкладывали у уста мыслителей прошлого свои мысли. Нет ничего удивительного в появлении средневековой поговорки: «У авторитета нос из воска — куда захочешь, туда и повернешь». Оказывается, что авторитеты вообще друг другу противоречат, и у них можно найти подкрепление любым точкам зрения. Но, несмотря на все это, ориентация на прошлое сохраняется — поскольку сейчас происходит регресс, все движется к гибели, ухудшается.
Эта концепция несколько видоизменяется в эпоху Возрождения — в 14-16 веках, прежде всего в Италии. У гуманистов — неоплатоников Бог уже не существует отдельно от мира, а переносится в природу. Он — не вне мира. Он представляет собой сущность этого мира.
Такое мировоззрение называется пантеизмом — Бог во всем, Бог везде в природе, природа и рассматривается как Бог.
Это в корне изменяет и взгляд на человека. Человек оказывается изначально божественным, потому что он — не просто часть божественной природы, но и лучшая часть природного мира. Он обладает разумом — следовательно, человек наиболее божественная часть этого мира. В соответствии с этим, высшей философией начинает признаваться уже не философия отцов церкви, не христианская философия, а гуманизм. Суть гуманизма — в том, что высшей ступенью в развитии мира и общества объявляется та, на которой человек может лучше всего реализовывать свои творческие потенции.
Логика понятна: природа — это и есть бог; человек — лучшая часть природы, потому что он может творить с помощью разума; чем больше он может реализовать эти божественные потенции свои, тем лучше эпоха. Но какая эпоха воспела человека больше, чем Древняя Греция? В каком искусстве больше, чем в греческом, возносилось прекрасное человеческое тело? Конечно, ни в каком другом.
Поэтому Возрождение относится к средним векам как к некоему варварству, наступившему после светлой эпохи античности. Античность — это и был золотой век. Затем наступил век упадка. Опять-таки интеллектуалы эпохи Возрождения смотрят не вперед; они смотрят назад, в прошлое. Задача видится ими в том, чтобы вернуться к этой самой светлой античности. Тема божественности человека остается — радикального разрыва со средними веками не происходит — только вот авторитетная эпоха относится несколько дальше, чем эпоха Христа.
Наконец, мы добрались до того времени, в которое уже можно говорить об идеологии прогресса. Утверждение о божественности человека подготовило для нее почву. Начинается эпоха просвещения. В эту эпоху божественность человека понимается как его разумность. Чем более человек разумен, тем более он божественен. Эпоха просвещения начинается в 17 веке — она представлена в Англии Локком, Мильтоном, Гоббсом, во Франции несколько позже — Вольтером, Монтескье, Гольбахом, Гельвецием, а далее во всем мире — многими, многими другими.
Так вот: если человек божественен и божественность заключается в его разумности, возникает так называемый проект просветительской рационализации мира. Что это означает реально? Мир надо сделать божественным, то есть разумным. И все те общественные институты, которые не могут быть оправданы разумом, подлежат ликвидации. К примеру, есть феодальные институты общества, которые оправдываются ссылками на дворянскую честь, на благородное происхождение или даже на божественное происхождение. Все эти институты должны быть пересмотрены и приведены в соответствие с человеческим разумом. В этом и будет заключаться прогресс.
В эпоху просвещения считается так: чем более рационализован мир, чем более он соответствует принципам научного разума, тем этот мир лучше. Новое время — время совершенно небывалого подъема науки. Именно тогда, в 17-18 веках, естествознание становится основным органом познания не только природы, но и вообще всего. Тогда и возникает представление об универсальных возможностях естествознания. Признается, что естественные науки могут познать не только природу, но и человека, и общество, то есть абсолютно все. Как раз в этом — в универсальном познании мира посредством разума- и будет состоять истинная рациональность.
Прогресс в естественных науках очевиден: все видят, что современные физические теории объясняют мир гораздо лучше, чем теории восемнадцатого века и, тем более, физическая теория Аристотеля. Они явно не выдерживают сравнения между собой. Прогресс естествознания бесспорен — и незаметно идея прогресса естествознания переносится на природу. Здесь утверждается такая логика: естествознание прогрессирует; естествознание может объяснить весь мир; следовательно, и весь мир прогрессирует. Точнее будет сказать так: наука, внедряясь в мир и изменяя его, заставляет его прогрессировать.
Одним из основателем такого мировоззрения был в 17 веке лорд — канцлер Англии Ф.Бэкон, который сказал, что все мы- карлики по сравнению с великими мыслителями прошлого, но карлики, стоящие на плечах этих гигантов, а потому мы видим дальше. Прогресс — это, прежде всего, прогресс научного знания, а каждое последующее поколение опирается на все достижения предыдущих. Потому каждое следующее поколение будет лучше предыдущих. Это — как снежный ком, который по мере своего движения растет — он постоянно становится все больше и больше, даже если снега вокруг довольно мало.
При этом именно в эпоху просвещения, когда естествознание признается главной наукой и в познании человека, и в познании мира, парадоксальным образом происходит разрыв природы и общества, природы и человеческого мира, потому что в природе как таковой нет цели. Именно учение о прогрессе заставляет осуществлять такой разрыв. Ведь природа действует согласно механическим законам. Раз у природы нет цели, то, следовательно, и прогрессировать она не может. В природе, собственно говоря, ничего принципиально и не меняется.
Другое дело общество. У природы нет цели, а у человека цели есть. У человека задача — сконструировать законы для самого себя. Задача человека сконструировать ту цель, которой не было и нет в природе, а затем подчиниться этой цели. Как говорил Руссо, человек свободен, когда он подчиняется тем законам, которые он сам над собой поставил. Человек конструирует моральный мир, человек конструирует законы, подчиняется им, и этим проявляет свою человеческую сущность. Поэтому в обществе можно говорить о некоем бесконечном прогрессе к абсолютно рациональному, разумному, золотому веку, которого никогда не было, но который, возможно, когда-то наступит; в природе же говорить о прогрессе бессмысленно. Этим конструктивизмом эпохи Просвещения, тем, что человек сам конструирует свои смыслы, объясняется господство теорий общественного договора в эпоху Просвещения. Эти теории подразумевают, что принципы организации государства установил не Бог, а сами люди. Когда они понимают, что насилие и войны вредят, они собираются вместе и договариваются об условиях того общества, в котором будут жить.
Только такой умственный эксперимент и являлся единственным оправданием разумности государства. Государство разумно, когда оно соответствует условиям гипотетического договора — как если бы мы собрались и договорились о его условиях. В этом случае, когда мы подчиняемся государству, мы подчиняемся тем законам, которые мы могли бы придумать для себя сами. И в этом — единственное оправдание подчинения человека, который является свободным, государству, то есть некоей несвободе. Чем более рационально государство, чем более рационально общество, чем более оно соответствует условиям этого гипотетического договора, тем более оно справедливо, тем более оно разумно, тем более оно прогрессивно.
Наоборот, чем меньше рациональности, тем более отсталым объявляется общество. Вообще мне лично представляется, что все теории прогресса, начиная от эпохи просвещения, так или иначе находятся в рамках этого просветительского проекта, в рамках проекта рационализации мира. Здесь надо говорить о теориях конца 18 и 19 века — о теории Гегеля, например. У него тоже описывается прогресс рациональности. Этот прогресс, правда, не бесконечен — он имеет свою цель, свое завершение -в виде установления разумного миропорядка и разумного устройства общества. Но, тем не менее, вся история природы и вся история общества могут быть описаны как некое прогессивное движение к этой самой цели. Это именно история становления разума. Гегель описывает всю историю мира и человека как историю самопознания Абсолютного Духа. Сначала Абсолютная Идея, некий Дух, который все создает, — если хотите, это можно назвать неким философским Богом — творит природу и пытается познать себя в природе, затем творит общество, и пытается познать себя в обществе, наконец этот дух уже выступает в роли человеческого духа, воплощаясь в религии и в науке, и, в конце концов, познает себя в философии — причем в философии именно Гегеля дух достигает своего собственного познания. Смысл всей мировой истории и описывает философия Гегеля. И это соответствует той же просветительской схеме.
За Гегелем идет Маркс, который вполне в рамках той же просветительской парадигмы говорит о некоем конечном освобождении человечества, о переходе от царства необходимости к царству свободы. До сих пор человек жил под властью внешних сил, под властью внешнего гнета. Над ним господствовали внешние силы, он был во власти отчуждения. И только коммунизм будет означать переход из царства необходимости в царство свободы, к подлинной истории человечества. До сих пор у человечества была только предыстория.
Довольно интересно, что уже во второй половине девятнадцатого века европейцам становится понятно, что эти просветительские надежды на некое поступательное прогрессивное развитие общества безосновательны. Никакого скорого наступления царства разума в результате европейских революций 1789-1894, 1830, 1848 года не произошло. Наоборот, было пролито много крови. После Великой французской революции Европа оказалась в хаосе наполеоновских войн.
Крах наполеоновской затеи экспорта революции из Франции по всему миру привел к бунту против просвещения. Этот бунт возникает и в Западной Европе, и в России.
В этом отношении показательна позиция А.И.Герцена. Вначале, пока он жил в России, он был сторонником Сен-Симона, хотел по европейскому примеру строить социализм, ратовал за революцию. Но потом ему пришлось эмигрировать в Европу. Там он посмотрел на революции 1848 года — и пришел к выводу, что эти революции антигуманны. Не только потому, что в ходе их проливается кровь, а прежде всего потому, что революция означает подавление массой личности, индивидуальности. Герцен обвинил Гегеля в том, что нарисованная им единая цель истории препятствует развитию личности, подавляет ее. Человек оказывается лишь средством — пусть даже и для достижения великой цели. Эта цель является внешней для личности и подавляет ее. Поздний Герцен — после 1848 года- отказывается от теории прогресса, отказывается от теорий рационализации мира, если хотите, именно от желания защитить индивида, защитить личность от господства этой некой внешней ему цели.
На смену теориям прогресса приходят противоречащие им теории круговорота. Как выразился по этому поводу Ф.Ницше, теории « вечного возвращения того же самого». Ницше полагал, что количество атомов во вселенной конечно, а время — бесконечно. Стало быть, рано или поздно атомы сложатся точно так же, как сейчас, и сегодняшняя ситуация повторится.
Такая теория вечного возвращения звучит вроде бы и немного оптимистично — ведь все будет вечно повторяться, значит, все — бессмертно.
Более пессимистической является теория немецкого философа начала 20 века О.Шпенглера, которую сегодня проходят в наших школах под видом «цивилизационного подхода». В книге «Закат Европы» Шпенглер заявил, что единой дороги, по которой должны идти все страны мира, одни-впереди, а другие позади, нет. В мире есть несколько культур, которые больше напоминают цветы на грядке. Они живут независимо друг от друга, распускаются каждый цветок в свое время, вянут в свое время и т.п. Но каждый цветок проходит жизненный цикл — как проходит его любой живой организм. Он проходит стадии рождения, младенчества, детства, юношества, зрелости, старости, дряхлости и смерти.
В теориях органического развития каждая культура сравнивается с таким организмом. Каждая культура рождается, переживает детство, расцвет, старение ( закат) и смерть. Вначале в ней есть некий прогресс — до достижения зрелости, затем все идет к упадку и разрушению. Эту стадию прогресса — стадию творческого интенсивного развития — Шпенглер в «Закате Европы» называет стадией культуры; а стадию заката, упадка и экстенсивного развития он называет стадией цивилизации.
В России у Шпенглера был предшественник — знаменитый славянофил Данилевский. У Шпенглера все было написано таким тоном сожаления о гибнушей от старости великой культуре Западной Европы. А у Данилевского тон был оптимистичный. Да, Европа гибнет, идет к своему закату, но вот Россия — она находится на этапе прогрессивного развития и движется по восходящей, к своему расцвету.
Правда, эту теорию Данилевского вовсе не все славянофилы поддерживают.
В теории этого органического развития известный русский консерватор Константин Леонтьев нашел некое оправдание своего консерватизма. По его мнению, прогрессисты, которые выступают за быстрое движение общества вперед, правы на стадии культуры, на стадии восходящего развития; а вот когда высшая стадия пройдена, правы консерваторы. Пока культура молода, пусть она стремится скорее повзрослеть. И прогрессисты-либералы пусть подгоняют его вперед. Но вот когда пик зрелости пройден, гнать развитие прежним темпом не стоит. Ведь никто из людей не ставит себе задачу побыстрее постареть. Наоборот, пожилые люди хотят пожить помедленнее и подольше. Поэтому и в обществе все прогрессисты должны быть на стадии регресса сменены консерваторами.
По Леонтьеву, Россия прошла при Екатерине Второй пик своего развития. После этого российская культура начала закатываться. Меньше стало великих людей, великих событий, культурных достижений. Знамением заката и гибели России становится либерализм, который, по мнению Леонтьева, разрушает всякое творческое начало в культуре. Поэтому Россию, выражаясь словами консерватора Победоносцева, надобно подморозить. Россию надо заморозить в том состоянии, в котором она существует, чтобы она дальше не деградировала, не шла по пути регресса. Прогрессисты способствуют только дальшейшему разрушению и гибели.
В современной философии политики есть две линии — одна продолжает проект просветительства, и ее придерживаются либералы. Вторая линия продолжает отстаивать самобытность отдельных культур и отрицает единые для всего человечества критерии прогресса. Я буду говорить о современных теориях политики, потому что именно в политической философии больше говорят о прогрессе, регрессе, и больше спорят об этом — в современной философии.
Современных либералов ярче всего представляет британский философ политики Брайан Бэрри — он жив по сей день и продолжает писать. Он верит в прогресс, в прогрессирующую рациональность мира. Бэрри полагает, что говорить о справедливом обществе, отличать общества хорошие от отбщзест плохих, иметь способ социальной критики можно только при одном условии — если есть некий абсолютный критерий, применимый ко всем обществам. И, в духе традиции либерализма и просветительства, он считает таким единственно возможным критерием благо каждого конкретного индивида. Говоря проще, общество тем прогрессивнее, чем лучше в нем живется каждому отдельному человеку. Чем более индивид свободен, чем больше прав он имеет, тем прогрессивнее общество. Чем более равны индивиды- тем прогрессивнее общество. То есть Бэрри в духе либеральной традиции, идущей с 17 века, от Локка, пытается соединить равенство и свободу. Поэтому он выступает против сложившейся системы государственных отношений, основанной на принципе суверенитета государств. Он говорит, что сегодня интересы государства стоят выше интересов индивида. Многие правительства не выполняют своей цели — защиты прав индивидов, которые живут на их территории и обеспечения их процветания. Поэтому Бэрри выступает за усиление роли международных организаций типа НАТО, типа ООН. Их развитие должно превратиться в постепенное становление международного космополитического режима. Не такого слабого и компромиссного, как сейчас, а сильного, обладающего реальной властью, которая позволяла бы вмешиваться в то, что ныне называется внутренними делами государств.
Логика тут такова. Единственным благом, которое признает мораль, является благо индивида. Но некоторые государства индивида притесняют, а когда им указывают на это, они ссылаются на свой государственный суверенитет и призывают не вмешиваться в их внутренние дела. Но никакой суверенитет не годится, если под его флагом ущемляются интересы отдельного человека. Принцип индивидуального блага — наивысший. Поэтому вполне оправдана гуманитарная интервенция в защиту прав человека.
Бэрри от лица либерализма выступает с требованием массового перераспределения ресурсов — он говорит о необходимости передать в распоряжении ООН 50% внутреннего валового продукта США и Великобритании, чтобы эти средства перераспределить в пользу стран, у которых не хватает ресурсов, чтобы обеспечить процветание индивидов.
Такова позиция современного прогрессиста, который полагает, что есть единое для всех, общее универсальное благо, которое должно быть установлено в мире общими усилиями всего человечества с целью создания некоего космополитического единства народов.
Понятно, что Бэрри не так наивен и не думает, что все это царство справедливости можно установить уже сегодня. Как он выражается, это видение должно быть нормативным видением, то есть обязательным видением перспективы, которым должны руководствоваться либералы при поведении своей политики. Все это лежит совершенно в русле просветительского проекта рационализации мира, поскольку из вполне рационального блага индивида должно выводиться все — и политика конкретных стран, и политика мирового правительства.
Но есть и представители противоположной точки зрения, которые, скорее, следуют сегодня линии Шпенглера-Данилевского-Леонтьева и говорят, что нельзя выделить некую общую цель для всего человечества, поскольку каждая культура развивается по собственным, имманентным ей законам. Поэтому нельзя говорить об общем прогрессе человечества и об общем направлении этого прогресса, об общем его критерии. Вообще различные культуры просто несравнимы, несопоставимы, потому что в их основе лежат совершенно разные ценности.
Такова позиция современных мультикультуралистов или коммунитаристов — вроде А. Макинтайра, другого ныне живущего философа политики из США. В своей книге «После добродетели» он как раз и показывает, что не существует некой общей для всех культур рациональности. Не существует некоего блага, которое может быть одинаково понято всеми культурами.
Макинтайр рассуждает так. Говорить о прогрессе вне оценочных суждений очень сложно. А мораль всегда предполагает знание цели. Когда мы говорил, что какое-то общество более прогрессивно, более развито, то мы имеем в виду, что оно лучше, потому что оно ближе к какой-то цели. Но эта цель — не какая-то оторванная от конкретного воплощения в жизни абстракция. Нельзя говорить о благе в отрыве от конкретных социальных форм воплощения этого блага. Моральное благо имеет смысл только в рамках какой-то конкретной жизненной ситуации этого человека. И вообще любое действие человека имеет смысл только в рамках такой конкретной ситуации.
Макинтайр приводит следующий пример. Человек копает землю. Мы не можем сказать, хорошо это или плохо, прогрессивно или нет, пока не поймем, зачем он это делает. Он может это делать, потому что любит садоводство. Он может ненавидеть садоводство, но делать это, потому что он хочет сделать приятное для жены. А, может, он ищет клад. Мы поймем смысл конкретного поступка человека, только если поставим его действие в более широкий контекст, в контекст его собственной личной истории. Никакого блага, оторванного от контекста личной истории, которую Макинтайр называет нарративной, не существует. Наррация — это описание, в данном случае — биография человека. Любой поступок должен быть вписан в его биографию. Так и каждый конкретный эпизод имеет смысл только как часть конкретной истории страны и конкретной биографии конкретной личности. Только изучив контекст биографии, мы будем знать, как человек выбирает то или иное благо, когда он осуществляет выбор блага. Он не сравнивает блага как таковые, не сравнивает, что лучше — быть хорошим отцом или быть гроссмейстером. Эти вещи могут быть противоречить друг другу: либо посвящять время детям, либо шахматам. И человек, совершая жизненный выбор, не сравнивает абстрактно эти два блага, которые противоречат друг другу, он не спрашивает, что лучше — дети или шахматы, он спрашивает себя: « Кто я? Какова моя личная история? Как я дошел до той жизни, до которой дошел? Что для меня лучше в данный момент времени — быть гроссмейстером или родить еще одного ребенка?».
Более того, Макинтайр говорит, что все эти нарративные единства, все эти биографии, в свою очередь, включены в некое общее поле более или менее общей рациональности, которую он называет традицией. Традиция — это то, посредством чего различные практики, различное понимание благ различное понимание того что для человека является хорошей жизнью в конце концов, что для человека является благом, наследуется на протяжении поколений, переходя от одного поколения к другному от однойф биографии к другой. Это единственнаЯ традиция для Макинтай Ра — это единственное, что делает моральный поиск другого человека более или менее рациональным для меня. Вне традиции мы не можем понять смысл какого- то конкретного действия. Что макинтайр говори т- имеются разные рациональности одна рациональность была и это одна традиция — католическая церковь средних веков. Эта традиция менялась, она обновлялась. Понятно. Но как бы то ни было, она ранжировала для человека, что является высшим благом, что является благами низшими. Например быть богатым, быть ростовщиком — это блага где-то низшие, и даже зло, а некоторые профессии — ближе к благу высшему, но высшим благом является бедность, монашество, монашеская практика, спасение души, молитва за мир. Это высшее благо для человенка. Как это можно сравунивать с современной традицией ь — например, с традицией либерализма. В котором утверждается, что чем более равны и свободны люди, тем более общество прогрессивно. То есть о прогрессе и регрессе можно говорить лишь в рамках той или иной традиции, потому что именно традиция задает рациональность мышления. Об общественном разыитии, о движении природы, общества
Сравнивать традиции между собой бессмысленно, потому что у нас нет общего критерия, общего мерила, мы не можем сказать, какое благо является лучшим благом — монашество или благо профессия монаха или бизнесмена. Какая сама в сеьбе лучше профессия — только в рамках определенной традиции. Беда современного общества по мнению Макинтайра как раз и заключается в том, что современной общество попыталось сравнить эти традиции, попыталось найти в просвещении некое универсальное мерило, но оно принципиально не может быть найдено, его не сущестует. А следователно, современный человек утратил любые, всякие критерии — западного человека имеет в виду Макинтайр он пытается содщать универсальную традицию, но реально он стал существовать вне традиций. И есдинственное основание для выбора того или иного блага, критерия — теперь просто субъективное желание человека. Человек хочет верить в свободу — и верит в нее, а потому определяет прогресс как движение к свободе — другой верит в благосостояние и эффективность и определяет прогресс как увеличение благосостояния. Третий верит в спасение души — и определяет прогресс по своему. Рациональной дискуссии между всеми этими людьми невозможно. Они не могут оправдать свою собственную традицию для самих себя. Они не принадлежат к какой-то традиции. Эти различные блага несравнимы.

88888888888888888888888888888888
Из этой интеллектуально насыщенной философии вытекают, однако, странные последствия. Мультикультурализм может быть доведен до крайности, за пределы всякой разумности. Приведу только последний пример из личного опыта — и буду заканчивать. В прошлом году меня попросили написать небольшую статью в Нью-Йоркскую энциклопедию — на тему иерархии и порядка. Ну, я взял и написал примерно то же, о чем сегодня рассказывал вам — как мир упорядочивается у греков, как мир упорядочивается в средние века, как с этим обстоит дело в современности.
Редактор прочитал и написал в ответ — мол, все замечательно, хорошо, что вы упомянули русских, и даже китайцев и индийцев. Но плохо, что вы ничего не сказали об американских индейцах и об афроамериканцах. Нет у вас в статье ни слова об африканской философии. А это не соответствует требованиям политкорректности.
Сол Беллоу как-то сказал: « Когда у зулусов возникнет Толстой, тогда мы и будем изучать зулусскую литературу». Но мультикультуралисты именно за такое высказывание и выставляют ему претензию. Они его ненавидят всеми фибрами души.
Мне пришлось добавлять к своей статье то, чего требовал редактор. Я покопался в Интернете — и нашел какую-то африканскую философию. Редактор написал: « Теперь — все прекрасно.» Я хочу подчеркнуть, что сам редактор вовсе не является энтузиастом философии индейцев или африканцев. Он просто хочет, чтобы журнал его соответствовал требованиям политкорректности. От него требует этого общественное мнение. Ему важны упоминания об этих африканских и индейских фильософиях — как элемент политики признания национальных меньшинств. Раз они живут рядом с нами, то надо включать и их культуру в наши энциклопедии и учебные пособия, которые не должны быть европоцентристскими. Это может повлечь за собой конфликт.
Мои университетские друзья из Америки говорят, что преподавать стало невозможно. При раскрытии каждой темы от преподавателя требуется учет многочисленных культурных меньшинств.
А.В.Перцев: А что я говорил! Они, наконец, построили в Америке социализм. Догнали СССР. В СССР был такой толстенный учебник — « Краткий очерк истории философии» — страниц на семьсот. Европейских известных мыслителей там было немного — половина учебника. Зато половину составляли концепции философов народов СССР. Каждому народу пришлось придумать по мыслителю. Был там, помнится, армянский философ Давид Анахт, нигде, кроме Армении, не известный. Были и совсем незначительные мыслители — но были, чтобы никому было не обидно.
М.Б.Хомяков. Кстати, американские мультикультуралисты приводят СССР в пример, говоря, что это было мультикультурное общество. Но так вообще устроена любая империя. Римляне, покорив множество народов, построили Пантеон — храм всех богов. И поместили туда богов всех народов, которые жили в Римской империи.
Мультикультурализм, кстати, имеет одну неприятную сторону. Народы и всякие малые группы сосчитаны, признаны государственной бюрократией, им оказываются знаки внимания. Но вот индивид теперь как раз свободы не имеет. Если ты принадлежишь к этому народу — строго соответствуй его образу. Нечего своевольничать.

Но здесь есть парадокс. Все равно здесь предполагается универсальный критерий — у всех народов должна быть литература или должна быть философия. А зулусам, возможно, и не надо иметь Толстого. В их уникальной культуре эту роль выполняет колдун, к примеру. И не надо делать из него философа или литератора, потому что это будет европоцентризм.
Нельзя также говорить и о равенстве между народами, если быть последовательным. Не может быть равенства между культурами англосаксов, например, и индейцев — потому что не может быть общего критерия такого равенства. Последовательно будет считать, что эти культуры настолько уникальны, что они несравнимы.
Словом, и в современной философии остается две традиции — просветительская и бунтующая против нее.

Вопрос: А в современной просветительской традиции есть какие-то объективные критерии прогресса, по которым можно провести замер — например, количество материальных благ, которыми должен обладать каждый конкретный индивид? Чтобы можно было померить, кто лучше живет, а кто хуже?
М.Б.Хомяков. Единственный критерий прогресса в просветительской традиции вплоть до сегодняшнего дня — разумность тех или иных установлений. Поэтому все должно проверяться с помощью разума на соответствие принципу справедливости. Чем общество более справедливо, тем это общество более прогрессивно. А главный критерий справедливости — это максимальная свобода каждого индивида, естественно, не мешающая такой же свободе других.
А.В. Перцев. Когда Я.Гашек создал пародийную партию для участия в выборах, он назвал ее «Партия умеренного прогресса в рамках закона». Вся американская филосойфия выше этого интеллектуального уровня не поднялась.
Вопрос. В вашем выступлении произошел разрыв между развитием духа и материальным производством. Вы говорили только о духе, о духовных критериях прогресса. А критерий прогресса, взятый из материального производства, есть?
М.Б. Хомяков. Я говорил, прежде всего, о теориях философских. Наверняка, есть и экономические теории прогресса — но я о них сегодня говорить не готов.
А.В.Перцев. В двадцатые годы и в Европе, и в России было такое течение в политэкономии: оно определяло политэкономию как науку о человеческом счастье. Да, именно о человеческом счастье, а не о производстве и тому подобном. Австрийский экономист Отто Нейрат заявил: надо найти строгое математическое выражение счастья. Разумеется, для трудящихся. Возьмем двух из них. Один получает — ну, предположим, что они сегодня живут в Екатеринбурге – 10 000 рублей, но работа такая, что он три раза в год болеет простудой, но зато близко к дому, и есть детский сад. А другой получает 20 000 рублей, зато надо ехать с Химмаша в центр, болеть приходится шесть раз в год. Кто из двух более счастлив? Вы скажете, что такие задачи математически не решить? А ведь меняли, помните, квартиры в СССР- одна меньше, но в центре, и телефон — все равно¸ что лишняя комната. И там все это было посчитано при помощи статистики. Так и счастье можно тоже посчитать — это называется «качество жизни». Оно может быть вполне выразимо математически. Это будет матемактически выраженная справедливость.
Реплика. Я сомневаюсь, насколько это вообще верно — брать только один- единственный критерий прогресса. Здесь надо учитывать много векторов.
А.В.Перцев: А как тогда соревноваться, как определять победителя. Ведь прогресс предполагает движение, лидеров, отстающих. Идет, например, соревнование по бегу. Все бегут, а я сижу и играю в шахматы, говоря, что у меня свое собственное соревнование. Если каждый играет в свою игру, невозможно определить, кто прогрессивнее.
.А.В. Заборов
Действительном, мы тут рассуждали о моральных критериях прогресса. Но можно подумать и о более материальных. Например, можно взять количество населения — и его энерговооруженность. Количество энергии, которую население потребляет.
Следующий фактор — сложность государства и сложность устройства города, чтобы они могли лучше выполнять разнообразные задачи. Не примитивный какой-то круг или вече, а несколько палат, министерства, ведомства. Все высокоспециализированное.
Наконец, такой критерий — изменяется интеллект человека. Наш подросток в 12 лет будет поумнее древнегреческого.
( Шум в зале. Стук чайных чашек).
Во всяком случае, он гораздо лучше считает.
Реплика. Зато хуже стреляет и бегает.
А.В.Заборов: С интеллектом это не связано. А мы говорим об интеллекте. Ведь придуманы сложные алгоритмы умножения, придумана алгебра, и наш подросток все это усвоил.
Реплика. Зато греческий лучше найдет выход из неожиданной ситуации.
А.В.Заборов. Интеллект — это умение распорядиться накопленными знаниями. Здесь тоже можно говорить о предприимчивости. В общем, человечество развивается материально и интеллектуально — я сейчас не говорю о моральном плане. И можно экстраполировать это развитие.
Сегодня мы наблюдаем резкое изменение темпов. Ускорение. Меняются законы. До сих пор кривая роста численности человечества не выражалась такой крутой кривой. И складывается единая система человечества — произошедшее на одном краю Земли немедленно откликается на другом ее краю.
К 2040–2050 году мы войдем в эпоху резких качественных изменений. Возникнет нечто небывалое. И кто-то из присутствующих, возможно, эти перемены еще увидит. А мы вполне можем попытаться спрогнозировать, куда именно человечество движется.
А.В.Перцев: Есть у меня некоторые сомнения. Судя по вашим критериям, получается, чем больше народу и чем лучше эти люди считают, тем прогрессивнее страна. Тогда самая прогрессивная страна — Китай. И на всемирных олимпиадах по программированию они — в лидерах.
А.В.Заборов. Сомневаться в наличии прогресса невозможно. Время течет необратимо, вперед. Человечество растет количественно. Время ведь не движется по кругу.
М.Б.Хомяков. Если так рассуждать, то регресса вообще быть не может — ведь время идет только вперед.
А.В.Заборов. Подойдем с другой стороны. Развитие человечества — единственный во вселенной антиэнтропийный процесс. Быть может, когда-нибудь вселенная прекратит расширятся и начнет сжиматься. Человек нужен затем, чтобы не было тепловой смерти вселенной. Нравится вам это или нет, а такая точка зрения есть.
Нам надо разделить еще два вопроса. Один вопрос — куда идет человечество. Другой вопрос — куда бы нам хотелось, чтобы оно шло. Мне кажется, что все сегодня сказанное относилось скорее ко второму вопросу. Мы слово прогресс автоматически связываем со словом «морально хорошо». Есть современные, несовременные теории, но суть дела одна — моральный критерий. А ведь человечество куда-то идет и независимо от морали. Но мне хотелось бы, чтобы моя мысль была понята правильно. Человечество все же куда-то идет, и не всегда по своему и нашему с вами желанию. Во всяком случае, мы не управляем этим. И едва ли кто-то в мире может всем этим управлять. Только наивный может надеяться управлять этим процессом. Так вот: это интересная задача — выяснить, куда человечество движется объективно.
Далее есть длинные выступления, но они неразборчивы, так как говорилось не в диктофон. Предлагается выступавшим прислать их текст.
А.В.Перцев.
Можно я скажу — чтобы разогреть дискуссию.
Где может быть прогресс вообще?
В природе? Теоретически, может, про Дарвина мы проходили. Но сегодня мы его не чувствуем. Кроманьонец с точки зрения биологии от нас практически не отличается. И от двух собак ничего, кроме собаки, произойти не может.
Реплика. А само возникновение человека — разве не результат прогресса в природе?
А.В.Перцев. Ницше, известный вам всем, писал так: « Человек — это венец творения. Но кто это сказал? Человек…» Если бы мы поняли, о чем пищит комар, то выяснилось бы, что он считает себя самым совершенным существом в мире. А человек создан для его пропитания.
Что же касается дискуссии о том, сколько в человеке биологического, а сколько социального, то мой учитель К.Н.Любутин сказал так: « Человек — это чисто социальное существо. Его можно довести до биологического состояния. Но его можно довести и до химического состояния — если убить».
Мичурин пытался ускорить прогресс в природе. Церковь тех времен не стеснялась в выражениях и заявила, что он создал из природы публичный дом. Его гибриды оказались крайне недолговечными.
Итак, относительно прогресса в природе у меня есть большие сомнения — как и у Гегеля, кстати. А с тех пор еще добавилась наука генетика.
Теперь об усложнении государства и прочего управления людьми. Это — прогресс?
Я пока могу сказать одно — все, что делает государство, когда заботится об экономике, получается довольно неуклюже и, как правило, приводит к противоположному результату. Примеры приводить нет нужды. Причем чем сложнее устроено государство, тем больше оно делает нелепостей.
Я приведу один пример. Когда М.Тэтчер пришла к власти, она первым делом отменила раздачу бесплатного молока в английских школах. Была буря возмущения в парламенте. Она объяснила свою позицию. Вроде бы кажется, что государство заботится о детях. На практике же нужен человек, который закупает это молоко для каждой школы, нужен человек, который привозит его, нужен чиновник, который проверяет качество молока, нужен чиновник, который решает, у кого надо покупать молоко, нужен чиновник, который будет контролировать, не берет ли кто взяток у поставщиков и так далее и так далее. Но государство само денег не зарабатывает. Оно берет их в виде налогов у народа. Так не проще ли уменьшить налоги, чтобы мама сама покупала детям молоко, но не содержала орду чиновников. Каждый социальный проект государства кормит в первую очередь чиновников.
Итак, мне усложнение государственной и прочей бюрократии критерием прогресса не кажется.
Относительно техники. Здесь прогресс — бесспорен. Но за него надо платить. Испанский философ Ортега-и-Гассет привел такой пример. Есть амеба. Она — едина. Она вся участвует в пищеварении, в передвижении, вообще во всех жизненных функциях. Но передвигается медленно, выдвигая из себя ложноножку. Есть человек — у него нога. Она уже не участвует в пищеварении, в дыхании. Она только для ходьбы. Мы ходим быстрее, но плата — специализация. Наконец, есть велосипед. Он позволяет двигаться еще быстрее. Но он уже вообще не живой.
Техника — это неорганическое тело человека, как выразился Маркс. А что такое неорганическое тело человека? Это протез. Так вот, этот протез может потащить нас не туда, куда мы хотим, а туда, куда он хочет сам. Производство все больше и больше становится самоценным. Производством ради производства. И оно может оборотиться на человека и сожрать его. Так было в Освенциме — первой фабрике по переработке людей как сырья.
На Западе уже давно не считают, что техника — это абсолютное благо для человека. С начала 20 века. А у нас — еще считают.
Относительно же интеллекта человека в технические времена… Люди сегодня получают большинство знаний по радио и телевидению — точно так же, как варвары. Наступает новое варварство — произошла утрата письменности, а вместе с ней — и абстрактного мышления. Последнее было видообразующим признаком человека. Попробуйте дать определение того, что такое стол — и убедитесь, что оперировать абстрактными понятиями вы отвыкли. В школе вас приучали, а вы отвыкли. И теперь можете помыслить только то, что видели по телевизору. Кстати, все эти алгебры и прочие сложные математические умения навсегда вылетают у человека из головы, если он не идет в ученые.
А.В. Заборов: Я не могу понять, что именно вы хотите доказать своими примерами и куда клоните. Но скажу в ответ так. Главная задача государства — не давать людям убивать друг друга. Исключить гражданскую войну, бороться с преступностью. И государство с этой целью во всем мире справляется все лучше и лучше. С каждым веком количество убитых на тысячу населения уменьшается — даже с учетом мировых войн. В примитивных обществах люди жили очень мало. До старости мужчины не доживали. Погибали в войнах. И математика не даст соврать — в 20 веке количество погибших на сотню населения в мире было меньше, чем в 18 веке.
Я согласен с тем, что цивилизация становится все более и более искусственной. Но такова жизнь: начал борьбу с энтропией — не останавливайся.
Относительно деградации человека, которая якобы происходит, потому что он утрачивает некоторые способности. Вот нас всех учили считать в уме. Я до сих пор считаю лучше, чем мои ученики на калькуляторе. Но я сознаю, что это умение людям будущего не пригодится. Калькуляторы будут везде. Никаких жизненных преимуществ мне это умение не дает. Так же, как и умение быть Гойко Митичем — скакать на лошади, метко стрелять. И органы искусственные будут людям вживлять — чтобы вылечить их.
Так что объективные критерии прогресса есть.
Но сегодняшний разговор убедил меня в том, что критерий прогресса должен быть комплексным. Он не может быть по какому-то одному вектору. И он не может быть ни только духовным, ни только материальным.
Впрочем, может быть, человечество и в самом деле гуляет без всякой цели? Хотя бы иногда? Стоит подумать над этим.
Благодарю всех участников беседы.
Приглашаю на следующее заседание клуба.
Оно будет посвящено изменению образа Бога в философии — от Платона до ХХ века.
Докладчиком выступит уже известный вам А.В.Перцев -декан философского факультета УрГУ, профессор, вице -президент Российского философского общества.

Другие статьи этой темы:

Смотрите также:



Сделано
в Консалтинговой
Группе «АРМ»
АРМ
 

Мастерская Александра Заборова, 2006 г. Информационная политика сайта
Fanky.ru: продвижение сайтов Екатеринбург